Глава 24 

Каждый наряд начинается с подготовки к нему, и в перечень подготовительных мероприятий включается небольшой сон. Что, особенно понравилось Чумакову. Он снял сапоги и с удовольствием растянулся на своем одеяле, громко зевая.

Но через минуту ему пришлось открыть глаза на возглас Воровского:

— Это что такое? Спать разрешается только под одеялом, и предварительно сложить свое обмундирование, Чумаков!

— Так спать же всего полчаса, — попытался отвертеться Володя.

— Не возражать, товарищ курсант, а исполнять, — Воровский говорил спокойно, роняя тяжелые слова печатных букв устава, который он отлично знал. – Или хотите еще в один наряд пойти – вне очереди?

— Нет, не хочу.

Володина гимнастерка быстро взметнулась вверх, обнажая загорелые плечи.

— Какая разница? — пробормотал Кривиченко и тоже стал раздеваться.

Саша сел в беседку, в лагере после обеда стало тихо, достал простую ученическую тетрадь, ручку и принялся сочинять свое первое письмо домой.

"Здравствуйте дорогие мама, папа, бабушка и Витя!" – на чистый лист легли слова приветствия. Письмо уже давно зрело в мыслях и сейчас, когда выпало немного свободного времени, мысли быстро стали приобретать форму слов и предложений. Завтра можно будет написать и друзьям, но сейчас.…Сейчас надо донести до самых близких людей эту весть о своей первой маленькой победе.

Саша кинул взор на лесополосу, виднеющуюся за деревьями, прислушался к далекому гулу машин на шоссе и, выводя очередные слова, попытался себе представить, – что там сейчас, за горизонтом, в родном городе.

На такой длительный срок он уже уезжал из дома. Но тогда, на строительстве пионерского лагеря под Геническом, все было абсолютно ясно: вокруг – друзья-одноклассники и опытные преподаватели, которые все расскажут, покажут, накормят, и спать уложат. Только не кури и не устраивай шухеры по ночам. А здесь ты не только далеко, но уже успел выдержать первое серьезное испытание. На этой первой ступени тебе поверили в том, что сумеешь учиться, не будешь занимать чужого места.

Пройдет несколько дней, письмо дойдет до дома и седой отец, открыв маленьким ключиком, почтовый ящик с цифрой "4", достанет конверт с солдатским треугольником и сначала удивится, увидев незнакомый обратный адрес. А потом прочитает письмо маме, еще раз Екатерине Платоновне, на следующий день перескажет его на работе, гордо добавив в конце: " Что же делать, раз сын тоже военным решил стать…".

Развод наряда на плацу тоже стал первым в начинающейся военной жизни Саши. И, вообще, он заметил, что уже стал делить свою небольшую биографию на гражданскую и военную, хотя военным еще пока не стал, а только форму надел пару дней назад.

Наряд по столовой только для таких незнающих, какими и были зеленые курсанты, мог показаться простым и легким делом. Но это было совсем не так. Легким оказался только первый час, когда прием  наряда: пересчет посуды, проверка чистоты помещений и ожидание начальника продовольственного склада.

Но, как только Воровский надел красную повязку дежурного по столовой, так, словно раскрутившаяся пружина сломанных часов, посыпались одни дела за другими: получение продуктов, раздача ужина, мойка посуды…

И, наконец, поздно ночью, наступили известнейшие с незапамятных времен, ночные солдатские посиделки – чистка картофеля, которого никогда не бывает мало.

Грохот картофелечистки отдается от стен овощного цеха, облицованных кафельной плиткой. Темно-коричневые картофелины перекатываются в машине, очищаются от кожуры и высыпаются в ванну с водой: первый этап, самый простой, закончен. Начинается доочистка от глазков, темных пятен и прочих нехорошестей. И, если работать очень дружно, с перекурами на месте, то "посиделки" могут закончиться часа в два ночи, и целых три часа наряда удастся поспать.

— Не могли что-то другое в меню придумать, — хмуро сказал Саша Аксенов, усаживаясь на табурет.

— Тебе что, пюре с жареной рыбой не нравится? – Чумаков бодро глянул на сетки с картошкой и подмигнул.

— Нравится, но завтра лучше бы весь день каша была!

— Ой, хитрый! — Исаченко взял нож и выбрал самую большую картофелину, — каждый день она теперь будет, Сашко. Ты же читал на первом этаже, сколько этой картошки в суточном рационе, поэтому и не надейся.

— Только не сачковать никому, — предупредил Чопоров, – ничего не пропускать. Если повару не понравится, всю ванну придется перечищать.

— Хороший овощ Петр 1 привез из Европы, — сказал Ушаков, — только его еще и чистить надо.

— Наверное, примерно то же самое, говорили все солдаты, попадающие в наряд по кухне, — заметил Мягкий, — интересно, сколько нам еще предстоит ее почистить за учебу?

— Посчитай, — хмыкнул Кривиченко.

— Сначала масло посчитаю, сколько съедим за четыре года – его легче считать. Пятьдесят грамм в сутки, 350 грамм – в неделю…Ладно, потом на бумаге все решу.

— А, вообще, интересная идея у Мастера, — Чумаков наколол на нож следующую картошку, — ты, Виталик, математику любишь?

  — Ну, а чего же в ней плохого,  точная наука. Ведь, все можно высчитать. Но я хочу решить простые скромные задачки по арифметике: дни учебы, наряды, продукты, бани и когда сто дней выпадет до конца учебы.

— А увольнения? — спросил Исаченко.

            — О, это непредсказуемо, Коля.

            — Потом расскажешь коллективу? — Саша ободряюще улыбнулся.

            — Конечно. Но, вообще, это не моя идея. Старший брат после армии блокнот привез, так у него вместе с песнями и эти подсчеты были расписаны на три года. Но на флоте другие цифры…

             Картошка стала заканчиваться, как и предполагал Чопоров, после часа ночи и началась уборка овощного цеха.

Саша взялся за другую ручку большого бака с отходами, и они вышли с Володей  на улицу. Свежая ночная прохлада и чистое звездное небо были наградой за долгие часы, проведенные  рядом с гудящей  овощерезкой. Слабый ветер шелестел листвой, и в темноте две маленькие тени метнулись от мусорных баков в кусты.

— Кошки, — предположил Чумаков.

— А, может и крысы, я их здесь уже видел.

— Терпеть не могу эту пакость. Я где-то читал, что бедняки на Западе закрывают койки детей мелкой решеткой, что не отгрызли чего-нибудь.

— Не бойся, в палатку не залезут, они ваксы боятся, — пошутил Саша.

От парка раздался негромкий звук двигателя, постепенно усиливающийся. Что это могло гудеть, предположить было сложно, да еще в такое время. Какая-то машина работала на месте, без нагрузки – звук резко не менялся и взвывал до запредельного гула. Ребята поставили бак и Володя, достав сигарету, внимательно прислушался:

— Работает, как тяжелый мотоцикл, — он недоуменно взглянул на Сашу, советуясь с ним взглядом, потом в ночную мглу – в сторону парка.

— А, может и трактор.

— Нет, не похоже, на таких больших оборотах мотоцикл не работает.

— А танк мы с тобой слышали, совсем другой двигатель, — продолжил Саша.

Двигатель неожиданно затих, оставив курсантов в полном недоумении.

— Я еще в Днепре загадок наслушался, — недовольно сказал Чумаков, – и где их только нет!

— И что ты слышал? — не удержался Саша.

—Что – что… гул там какой-то, будто из-под земли идет. И земля трясется временами.

— И что это?

— Кто его знает, сосед говорил, что реактивные двигатели для истребителей делают. Поэтому и город наш – закрытый, что военный завод в нем находится.

— Логично. Перекурил? Пошли загружаться.

 

После этого первого наряда, показавшегося бесконечным, сон был здоровым и крепким. Палатки хлопали пологами под порывами ветра, дождь стучал по натянутому брезенту, но этого никто не слышал.

Физзарядка прошла уже под черными косматыми тучами, уходящими на восток, а после завтрака выглянуло солнце, и первый взвод дружно загрузился в грузовой  автомобиль.

В поле курсантов ожидали новые стометровки траншей, ямы, окопы и тяжелые подъемники.

Но, зато через неделю, ребята смотрели на земляные работы уже с видом мастеров – землекопов и на глаз, по грунту могли определить, за сколько времени выполнят дневную норму.

Потом появились и другие дела, тоже, впрочем, не требующие большого мастерства, но для тренировки выносливости подходили в самый раз:  приготовление цементного раствора, погрузка и разгрузка  кирпича, покраска щитов. После учебы в школе  эти нагрузки должны были подчеркнуть переход курсантов в их новое качество: детство осталось за порогом.

 

Через неделю взвод попал и на вододром. В перерыве Воровский разрешил искупаться и поплавать у берега, без игр на воде. А сам внимательно наблюдал за плескавшимися курсантами, и, только, когда все вышли на берег, вошел в воду сам.

Вода в это время уже не была теплой, а по воде водоема плыли желтые дубовые и кленовые листья. Да и солнце уже не палило жаром, и ветерок холодил мокрое тело. Поработали в этот день хорошо, отчего и перерыв, вместе с подъехавшим обедом, получился долгим.

— Последний раз в Днепре плавал, на Комсомольском острове, — Саша отжал трусы и упал на вытоптанную траву.

— А я ездил с отцом на Шефский остров, в будний день:  рыбу ловили, — ответил Володя.

— Ловили или пытались поймать? — поддел подошедший Мягкий.

— Немного красноперок поймали. А у Вас, в Харькове, где рыбу ловят? — в свою очередь, прищурился Чумаков.

— В городе, конечно, не поймаешь, — согласился Виталик, — хотя и есть одержимые ребята, – мелочь ловят. Есть два больших водохранилища, туда и ездим.

— А у нас ставок большой в селе, карпы плавают, как поросята. Искупаться не зайдешь, — по ногам только  и трутся, — серьезно сказал Исаченко.

— Ты еще, Коля, скажи о том, что и воды не зачерпнешь — рыба мешает, — улыбнулся Саша.

— Приезжай, сам увидишь. Места у нас неповторимые. Все, что есть на Украине красивого, так половина у нас собрана.

— А что - же тогда остается Крыму? — поднял голову Аксенов, — вторая половина?

— Оставьте немного Днепру, ребята, — попросил Саша.

— А я о Сибири вспомнил, — задумчиво добавил Колесников.  

— Где еще такие сады есть? — мечтательно произнес Исаченко, — только у нас, на Черниговщине. И леса есть – партизанские места, а в них сосны, дубы, вязы, клены. Пойдешь по весне, только снег сойдет, увидишь подснежники, ландыши. На опушках – калина, осенью краснеет,  как невеста. Черемуха в мае пахнет сладко, первых пчел приманивает. Поля в июле, как желтое море, а в подсолнухах заблудиться можно. По берегам речек – белая верба, осокорь... Короче – красота.— Он задумчиво посмотрел в сторону горизонта.

— Что еще за "осокорь"? — спросил Мягкий.

—Это черный тополь так называется.

— У нас, в Сумской области, тоже есть что посмотреть, — заметил Кривиченко, — на рынках чего только нет…

— На рынках! — хмыкнул Коля, — я тебе о природе говорю, а ты базар сюда приплел! А кто Стрельцовскую степь видел?  С Донбасса никого нет? Ну, правильно, в Донецке – военно-политическое, они там поступают. Я у дяди был в тех краях. В июне вся степь расцвечивается ковылем, огромные серебристо-белые пятна колышутся под ветром, чертополох и перекати-поле носятся туда - сюда. Есть даже красный ковыль, вот это покрывало! И над этими коврами парят жаворонки, песни поют. Высоко кружатся орлы, коршуны, а внизу от них прячутся суслики, хомяки, перепелки, куропатки с выводками. Можно и зайца встретить, и лису. А цветы? Сами видели, даже здесь – на полигоне. Ромашки, васильки, колокольчик, бессмертник. Кстати, о бессмертнике есть одна легенда…

— Что за легенда? — Саша перевернулся на живот.

— Где-то я встречал ее в книжке. Дело было еще во времена Дмитрия Донского. Татары нападали на русские города: жгли, грабили, облагали данью, уводили людей в рабство. Тяжелые были времена. И вот, после очередного набега, кажется, на Коломну, татары забрали пленных и угнали в Орду. Но, несмотря на свою жестокость в боях, татаро-монгольское войско имело одно правило: русские жены могли приходить в Орду и выкупать своих мужей за драгоценности, меха, разные товары. И никто не имел право их там трогать. Одна женщина, у которой муж оказался в плену, дошла до Орды и попросила у хана о выкупе. Тот спросил: "Чем платить будешь?". Женщина развернула платок с несколькими серьгами, кольцами.  "Мало платишь, женщина, за мужа". "Но у меня больше ничего нет". Хан подумал и его взгляд упал на серебряную вазу с цветами. Он вытащил один цветок: " Держи, женщина! Можешь ходить и искать своего мужа до тех пор, пока не завянет этот цветок". Женщина ходила по Орде целый месяц и, наконец, нашла мужа. Все это время своих поисков она бережно прижимала к груди этот цветок, служивший ей охранной грамотой. Хан не знал, что он вручил ей бессмертник. Вот такая была история… Интересные места!

— Спасибо, Коля, красивая легенда, — поблагодарил Саша. 

— Везде хорошо на родных просторах, — вздохнул Чумаков. — Когда закончим учебу, разъедемся и новые края посмотрим, страна у нас большая. Кроме степей еще и тундра, и пустыни, и горы есть. Всюду можно попасть.

— До этого еще далеко, хотите, я вам о Канске расскажу? — спросил Колесников...

Воровский сидел чуть поодаль и не вмешивался в разговор, только сказал Махоткину:

— Скучают ребята по дому, позови-ка сюда командиров отделений.

Подошли командир второго отделения Чопоров и третьего – Башков.

— Сделаем так, — Воровский посмотрел в сторону говоривших курсантов, — надо, чтобы все написали письма домой, как-то мы упустили это из виду. После работы –  я попрошу старшину закончить чуть раньше –  посадим в беседку, и пусть пишут. Продолжение – после ужина. Как напишут, так и свободны, могут заниматься другими делами. Кино сегодня в клубе нет.

— Сергей, а кто вчера уже написал? — обратился  Башков.

— Никаких "уже", Андрей, пишут все. Каждый показывает конверт с подписанным адресом. Пока придется организовать личное время именно так. А дальше сами привыкнут писать. 

 

Но после ужина Воровскому пришлось немного изменить первоначальный план: дежурный приказал выделить двух человек от взвода в наряд.

Внеплановые задачи, да еще вечером, мало кого обрадуют, но надо было выполнять. Заместитель командира взвода построил, вышедший из столовой, взвод и вышел перед строем:

— Кто уже отсюда писал письма родителям?

Саша с Володей переглянулись и первыми подняли руки.

— Ушаков и Чумаков, выйти из строя, — скомандовал Воровский. – Пойдете в наряд, а для остальных командиры отделений поставят задачу.

Наряд оказался несложным: до поздней ночи охранять шлагбаум, через который они когда-то входили в лагерь, и никого из посторонних дальше по дорожке не пропускать. Машины здесь не ходили, что упрощало задачу: сиди  в кустах и слушай шаги. Услышал – выходи к шлагбауму, встречай подходящего пешехода, определяй: пропускать его или человек не туда пришел. Да и день будний – посетителей нет.

Курсанты начали с того, что по пути к шлагбауму набрали в столовой картошки, " Вам меньше чистить", — сказал Саша, и по  светлому времени набрали кучу хвороста. Когда стемнело, вспыхнуло веселое пламя и быстро начало пожирать сухие сучья. А потом в углях спеклась картошка, и подошло время  второго ужина.

Искры улетали к кронам высоких деревьев, костер лениво потрескивал, по горящим ветвям яркими желтыми змейками пробегали точки и полоски и зигзаги, будто огонь разговаривал –  только одному ему известными таинственными знаками.

Темный лес и звездное небо над ним, тихий ветерок и шорох сухих листьев, недалекое шоссе и фары редких автомобилей, задевающих яркими лучами прибрежные кусты.

— Хороша картошечка, — похвалил Володя и, подбросив хвороста, спросил:

— Саша, а у тебя девушка есть? Написал ей письмо? Как-то мы и не говорили еще об этом.

— Как тебе сказать, — Саша пожал плечами, очищая картофелину, – Женька да Светка, в одном дворе вместе с детства растем. Можно сказать – подруги. Я завтра напишу для двора –  Коле Марьяскину.

— Понятно. А такая девушка, чтобы встречались после школы, чтобы нравилась.

— Мне наши дворовые девчонки нравятся. А так, с другими я не встречался. Знаешь, может это и правильно, учительница нам говорила: "Не торопите время". Ты то старше меня, значит, у тебя это время раньше и придет. Девушка есть?

— Есть, Зиной зовут, в одном классе учились. Она поступала в университет, на химический факультет. Написал ей,  меня волнует, что у нее с поступлением.

— А как она в школе училась?

— Спрашиваешь! Меня постоянно натаскивала по математике и по той же химии. Мы с ней больше за уроками встречались, чем ходили куда либо.

— Так чего тебе волноваться, поступит.

— В университет огромный конкурс, а с медалью у нее не получилось.

— Но ты же поступил, Володя! А Зина, как ты говоришь, лучше училась.

Со стороны шоссе наступила долгая тишина, в лагере тоже утихли четкие шаги очередной смены караула. Какие-то птицы ударили крыльями в высокой кроне.  Ночная прохлада пробилась сквозь уходящий жар костра. Саша поднялся с бревна, переломил через колено несколько веток и бросил их в жадный огонь, который сразу вспыхнул ярче. Он наклонился к огню и взглянул на циферблат часов:

— Сколько нам еще дежурить? Еще полтора часа и пойдем в палатку. А с утра надо что-то  взять с собой почитать, пока такая возможность есть.

— Да, я бы в такие наряды постоянно ходил, — ответил Володя.

Саша снова принес пару крючковатых веток и, потянувшись, посмотрел в черное небо. Небо прочертил  маленький метеорит, погасший высоко над землей, но он, все равно загадал желание, справедливо рассудив: величина метеорита не зависит от величины желания. Молча, отложив желание в памяти, с надеждой взглянул ввысь, но, пока, ничего больше не падало. Зато, в далекой высоте показалась яркая звездочка, равномерно проплывающая по небу среди созвездий Млечного Пути.

— Смотри, Володя, спутник!

— Точно, спутник. Самолет пролетает быстрее. Помню, отец, где-то в третьем классе, первый раз мне спутник показал.

— Эх, сколько звезд! Тысячи! И как до них далеко, сотни и тысячи световых лет. Это тяжело представить. Горячие, во многие миллионы  градусов. А есть звезды и остывшие до страшного, неимоверного холода. На небосводе светят  звезды, которые давно погасли, а мы их видим.

— Как это видим, если "погасли".

— Мы видим, Володя, свет, который испускали эти звезды  еще тысячи лет назад.

— Вот оно что! Интересно.

— Есть звезды громадной плотности, они могут притянуть к себе близкие планеты. У них один кубический сантиметр вещества может весить целый железнодорожный вагон, и, даже еще больше.

— Хорошая, видно, у вас учительница была по астрономии, наша этого не рассказывала. Да и один год для такого предмета – маловато, как думаешь?

— Мало, но мы готовили внеклассные семинары, ребята находили интересные статьи. — Саша снова обшарил взглядом небосвод, отыскивая падающую звезду. — Вообще, тебе не кажется, что человечество находится еще в самом начале своего развития?

— История у человечества длинная, а сейчас, вообще, время технического прогресса, — возразил Володя.

— Это у Земли, сравнительно длинная жизнь, она летит в этом черном холоде уже миллиарды лет. И за эту вечность, в которой мы меньше пылинки, она видела очень много: горячие вулканы, землетрясения, динозавры, ихтиозавры и прочие чудовища. А человек, по сравнению с Землей, появился недавно. И вот, смотри: сколько миров вокруг, а мы, ведь, только совсем недавно взлетели в космос. Гагарин совершил первый космический полет меньше десяти лет назад. И пока земляне летают совсем близко от нашей планеты, каких – то триста километров. А туда, к тем звездам, — Саша показал на россыпь ярких, отливающих красным и синим цветом, точек, — мы, пока не можем добраться. Так что мы пока на уровне младенцев, никак не можем далеко оторваться от Земли

— Но стараемся, сейчас уже столько изобретено!

— Да, не бронзовый век, космический, но и " межпланетным" пока не назовешь.

— Не строго ли судишь, Саша, нашу технику?

— Что ты! И в мыслях нет. Я просто мечтаю, Володя. Что там, в тех галактиках!

— Не пора ли  нам уже в лагерь, на нары?

— Пора. Пока дойдем, четыре часа спать останется.

  Они аккуратно затушили костер, и пошли по темной тропе. Вдали, среди деревьев, светили фонари на столбах у здания штаба, которые становились все ближе. У палаток одиноко бродил дневальный, закутанный в одеяло, который обрадовался возможности попросить у Чумакова сигарету и согласно закивал на ответную просьбу – разбудить их в половине шестого утра.

 

Последние летние дни стремительно уходили, желтые листья напоминали о близком сентябре, и в разговоры курсантов незаметно вошла новая тема, которая когда-то должна была возникнуть: когда же в Харьков?

Воровский, похоже, этого точно не знал. И, тем более, этого не могли знать командиры отделений.

На очередном построении, вечером, после подведения итогов, командир взвода привычно спросил:

— Вопросы есть?

Мягкий неожиданно громко кашлянул и, посмотрев вправо – влево на молчавших товарищей, сказал:

— Разрешите, товарищ капитан?

Чередников молча кивнул.

— Когда мы поедем готовиться к учебе?

Мягкий умышленно не сказал –  "в Харьков", чтобы это обращение не выглядело так, будто он соскучился по городу и его тянет домой. Остальные насторожились в ожидании ответа, но капитан не торопился ответить сразу:

— Учиться и здесь можно, в лагере. Здесь у вас и будет самая настоящая учеба. В городе не постреляешь, и на танках там негде ездить. Да и полевая выучка вырабатывается здесь, на полигонах. Так то. Ну, а в Харьков взвод будет переезжать… — он выдержал паузу и, сделав вид, что ищет запись в блокноте, перелистал несколько страничек. — Послезавтра с утра сворачиваем лагерь, все сдаем на склад и переезжаем.

Перед отбоем, в курилке, взвод обсуждал неожиданную новость.

— А я думал, что еще дней пять здесь поработаем, — поделился Кривиченко.

— Едем за неделю, и это хорошо – надо подготовиться, — Чумаков не скрывал своей радости.

Но Аксенов был настроен не так оптимистично, он хмуро глянул на оживленных курсантов и недовольно  заметил:

— Что вы собрались подготовить! Там, наверняка, что-то недоделано, потому и едем пахать.

Саша усмехнулся:

— Ну, а если и поработаем? Что в этом плохого, тезка?

— Да, надоело уже, я себе эту учебу по-другому представлял, — отозвался Аксенов.

— Погрузят на машины или автобусы, и покатим по шоссе, — мечтательно произнес Колесников.

— Часа два ехать, — добавил Исаченко, — может и привал, где-то, у дороги, будет. Красота!

— Наконец – то увидим цивилизацию! — подхватил Вася Ренковой, светловолосый, крепкий парень из Харьковской области, и Володя удивленно переглянулся с Сашей: до этих пор они редко слышали от Васи  не только восклицаний, но и простых слов.

Гомон и предположения сыпались со всех сторон, настроение в ожидании отъезда было у всех безоблачным и чудесным.

— Никто не забудет спрятанную холодную котлету под матрацем? — спросил Саша с серьезным видом, вспомнив "Золотого теленка", прочитанного за месяц до экзаменов, и все раскованно рассмеялись.

 

Но все происходило совсем не так, как представлялось курсантам в их мечтах.

Утром, в день отъезда, командир роты капитан Закопко, выслушав доклад старшины роты сержанта Морковского, посмотрел на свой личный состав, стоявший в выцветших посеревших гимнастерках и избитых камнями сапогах, будто оценивая их перед постановкой очередной задачи. В задумчивости прошел от фланга до фланга под внимательными взглядами сотни глаз, и, остановившись  перед серединой строя, стал говорить:

— Рота совершает переезд в училище. Поработали вы хорошо, подготовили здесь учебную базу. Теперь будем учиться в Харькове. После завтрака сворачиваем  лагерь: снимаем палатки, сдаем матрацы, подушки и все остальное. Когда лагерь будет сдан, повзводно выдвигаемся на станцию, оттуда и поедем. В движении никому не отставать, двигаться точно по маршруту…

Выдвижение оказалось шестикилометровым пешим маршем: сначала наискосок, через танкодром и неширокую лесополосу; затем – осторожный переход через Ростовское шоссе; и, наконец, черное перепаханное поле с огромными глыбами высохшего твердого чернозема, продуваемое насквозь ветрами.

Курсанты шли, негромко переговариваясь, со своей поклажей. Каждый постарался приноровиться нести вещи как можно удобнее, но не у всех это получалось. Хорошо шагалось  тем, у кого за плечами висели обычные солдатские вещмешки, а с чемоданами пришлось сложнее: в руке их приходилось высоко поднимать, перешагивая через комья земли, или держать на плече, закрывая для обзора одну из сторон.

Солнце перевалило через зенит – из лагеря вышли сразу  же  после обеда. За спиной гудело шоссе, впереди тянулось нескончаемое поле, справа далеко-далеко тянулась лесополоса, скрывающая поля у Малиновки; слева из-за деревьев виднелись крыши ферм и деревянные изгороди, огораживающие их.

Через пол – часа преодоления широкого поля, которое все еще не заканчивалось, курсанты увидели впереди какие-то высокие земляные насыпи, огороженные забором с колючей проволокой. Эти, искусственные с виду, сооружения, стояли прямо посредине поля.  По углам стояли высокие наблюдательные вышки.

— Что еще за колония! — предположил Чумаков, поправляя ремни рюкзака, врезавшиеся в плечи.

— А эти холмы зачем? — Саша выглянул из строя.

— Понятия не имею.

Взвод уверенно шагал по направлению к холмам, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что впереди – артиллерийские склады, которые имели низкие кирпичные помещения, открытые площадки со штабелями снарядных ящиков, а земляные насыпи, видимо, защищали эти сооружения от наблюдения и от обстрела. Недалеко от въездных ворот стоял небольшой домик, огороженный зеленым забором, из калитки которого вышло несколько маленьких фигурок в защитной форме, штыки сверкнули на солнце.

— Караул меняется, — Володя смахнул пот со лба.

— Правильно, к вышке пошли.

— И сколько сейчас времени?

— Начало пятого.

Поле перешло в грунтовую дорогу и взвод, не дойдя до складов, повернул влево. А еще через пять минут, слева, из-за ближней рощи выскочил  товарный поезд и на большой скорости, выстукивая колесами непонятные ритмы, промчался  мимо красной крыши одноэтажного дома, окруженного высокими деревьями старого сада. Запоздалый грохот колесных пар цистерн и вагонов с углем медленно прокатился эхом над тихим полем.

— Ну, вот и подходим, — сказал Саша и, поправив пилотку, добавил, — первыми.

— Первый взвод и должен быть первым, — бодро ответил Чумаков. — Правильно, Мастер? — он повернулся к, шагающему рядом, Мягкому.

— Пока правильно только то, что мы пришли, Володя. — А дальше уже будем ехать. Вдоль железки, наверняка, не пойдем.— Виталий с интересом посмотрел на станционные постройки. — Года два не видел Коробочкино.

— Что ты тут делал, — удивился Саша, — хотя, не так уж и далеко от города. Но, все-таки, и не близко…

— Я здесь впервые, — пояснил Мягкий, — а вот мимо не раз проезжал. И дом этот помню, и сад, и колодец. Какая то уютная станция. У нас тут недалеко дальние родственники по маме живут, вот, иногда, и попадали в эти края.

Капитан Чередников подождал, пока последние курсанты ступили на платформу, ощутив твердь под ногами, и скомандовал:

— Взвод, стой. — Посмотрел на запыленные лица и не стал дальше томить. — Располагаемся с этой стороны здания, далеко не расходиться – через полчаса будет поезд. Разойдись.

Саша осмотрелся вокруг и уселся под забор. Сняв сапоги, стал перематывать скомкавшиеся в сапогах портянки, но, потом, снова разулся и поставил  обувь  под лучи солнца.

— О, ты уже отдыхаешь? — спросил Чумаков, — может, пройдемся по окраинам этого полустанка.

— Времени маловато ходить, посиди лучше. Не успеешь отойти, как снова построение будет. Смотри, еще два взвода подходят. — Саша показал на полевую дорогу.

По дороге быстро шли курсанты и, всмотревшись, Володя определил, что впереди движется  четвертый взвод, а за ним второй. В голове  колонны бодро шагали командиры взводов: капитаны Ивахно и Смык.

— Вот и догнали нас, — просто и разочарованно сказал Чумаков.

— А ты гулять собирался, — Саша облокотился на  локоть и  сорвал травинку. — Мне, чего-то кажется, что мы здесь еще не раз будем, как думаешь?

— Похоже. Ладно, пошли хоть, расписание посмотрим.

— Ну, что ты, отдохнуть не хочешь! Сапоги, ведь, не просушим. —  Саша с кряхтением обулся. — Пошли, любознательный друг.

В небольшом прохладном помещении станции сидели на лавке всего три человека: мужчина в помятом пиджаке с сеткой яблок и две женщины в светлых косынках. У доски с расписанием движения поездов стояли Аксенов и Колесников. Само расписание, очень короткое, включало в себя только движение пригородных и рабочих поездов, другие на станции не останавливались. Окошко билетной  кассы было открыто, но возле него никого не было.  На стенах висели правила проезда по железной дороге, большой плакат " Не ходи по путям" и "Выписка из приказа об административных нарушениях".

Володя разочарованно осмотрел помещение:

— Что-то здесь не пахнет цивилизацией, хотя станция – уютная и сад с яблоками. Ладно, пошли на солнышко.

Они вышли через другую дверь и с этой стороны, где у колодца пил воду четвертый взвод, обнаружили своего знакомого.

— Володя! — Саша подошел к Куницкому. — Долго вы шли, наш взвод быстрее.

— Пить будете? — Куницкий протянул кружку с холодной водой.

— Да мы уже успели не только попить, а и всю станцию осмотреть, - похвастал Чумаков. Присядем? — Он немного помолчал, обхватив колени руками, и потом, внезапно вспомнил. — Гип, ты помнишь, рассказывал о каком то гипнотизере, когда мы ждали мандатную? Расскажи, пока поезда нет.

— Вообще я не очень много об этом человеке знаю, — задумчиво начал Куницкий, — приезжал папин знакомый из Братска, в прошлом году. Вот от него я впервые и услышал о его выступлениях.

— Фамилию не вспомню, — Чумаков наморщил лоб и потер подбородок. — Подскажи!

— Вольф Мессинг.

— Немецкая фамилия, откуда он? — заинтересовался Саша.

— Нет, не немец. Мессинг — из еврейской семьи, до войны жил в  Варшаве. Потом, когда началась вторая мировая война, он, скрываясь от фашистов, перебрался в Советский Союз. Вы же знаете, как Гитлер истреблял евреев в концлагерях. И вот с тех пор, этот удивительный человек живет в нашей стране, выступает…

— А что он умеет, — нетерпеливо перебил Чумаков, — ну что за фокусы?

— В том то и дело, что Мессинг занимается не просто фокусами, он называет свои выступления "психологическими опытами" и их никто не может повторить. Папиному  знакомому удалось побывать на одном выступлении, там, при строительстве Братской ГЭС. Выходит на сцену, с виду обычный человек, с седыми волосами и внимательными глазами за толстыми стеклами очков. И начинает творить чудеса. Просит несколько человек спрятать какие- то предметы или загадать, что он – Мессинг, должен сделать. Потом записать задание на листе бумаги, лист покласть на отдельный стол в углу сцены и подойти к Мессингу. Тот просто берет человека за руку, смотрит на него и делает все, что тот записал.

— А что он может разгадать? — спросил Саша.

— Да, практически, все. Представьте: идет с человеком за руку, допустим, к десятому ряду, и просит мужчину с пятого места достать из нагрудного кармана носовой платок. Потом благодарит, возвращается на сцену и отдает в зал записку, где написано: "подойти к мужчине с пятого места, в десятом ряду…". Дальше понятно?

— Невероятно! — воскликнул Саша, и как он это делает?

Володя пожал плечами:

— Мессинг и сам не может этого объяснить.

Другой Володя имел и мнение другое:

— Да он сговорился, неужели не понятно? — у него в зале свои люди! Он с ними заранее договаривается, а, получается, будто что-то невиданное! Я вот видел, перед представлением, в цирке, один ходил – простой, как три рубля. Но, почему-то, без билета прошел и сел в первом ряду. А потом, во время представления, он вызвался у клоуна на батуте попрыгать и такие вещи начал вытворять! Так всех рассмешил! Самый настоящий подставной, чего же тут не ясно, Володя?

— Нет, здесь совсем другое дело, — Куницкий отрицательно покачал головой. Дядя Федя рассказывал такие вещи! Да и какая может быть "подстава"? В зале сидят люди, которые отлично знают друг друга, рядом работают. Нет, это невозможно. А чем можно объяснить такое задание? Мессинг берет человека за руку, несколько минут напряженно думает, потом говорит: " Я не могу этого сделать, у меня нет инструментов".  Отдает записку в зал, и кто-то громко читает: " Открыть первое от сцены окно ". А окно заколочено гвоздями. Или, с другим добровольцем, он говорит: " Яне могу это достать". Зал загудел, подумали, что что-то не получается. А Мессинг спокойно отдает записку первому же человеку, и в записке задание: " достаньте, пожалуйста, спичечный коробок на карнизе под потолком". Зритель перед представлением не поленился и сделал невероятное, как ему казалось, задание. Но Мессинг и это разгадал!

Разговор прервала команда на построение.

— Приходи в наш вагон, — предложил  Саша.

— Хорошо, подойду, — Куницкий подхватил свои вещи и поторопился стать в строй.  

Подошел обычный пригородный, наполовину пустой, поезд. Быстро загрузились, стараясь занять места у окон. Редкие пассажиры с интересом смотрели на целую сотню курсантов с черными загорелыми лицами, занимающими вагоны на этой, совсем небольшой, станции.

Гулко ударили буферы вагонов, и поезд стал медленно набирать скорость, унося назад здание станции, колодец с холодной водой и сад с осенними яблоками. За окном побежали желтеющие деревья редкой лесополосы со стаями ленивых огромных ворон.

Первый взвод занял отдельный, четвертый вагон, и, уложив вещи на полки, курсанты с интересом глядели в окна на, изменяющиеся за окном картины. Три недели, проведенные в лагере, показались, с непривычки,  пребыванием на какой то другой планете. Чередников разрешил выходить в тамбур на перекур, и часть взвода ушла, доставая на ходу сигареты. Кто-то не преминул возможностью просто походить по поезду, который добросовестно останавливался у каждой платформы и только спустя полчаса подошел к вокзалу Чугуева, блестевшему окнами в лучах уходившего солнца.

Саша с интересом высунулся в открытое окно, рассматривая красивое здание и людей, торопящихся занять места. Они подходили к вагонам, смотрели на массу курсантов, торчавших в окнах, и устремлялись дальше, стараясь найти что-нибудь посвободнее.

— Вот уже и цивилизация, — радостно сказал Чумаков.

— Угу, — согласился Саша, вглядывавшийся в это время в мраморную доску на стене вокзала. — Читай, тут, оказывается, Репин жил.

— Тот самый, что нарисовал запорожских казаков?

—  Ну, да. И охотников на привале.

—  Да, по всему видно – старый город...

Последние слова Володи заглушил резкий грохот: над станцией пронесся истребитель с выпущенными шасси, слегка накренившийся для поворота на правое крыло.

— Интересно! — Ушаков задрал голову. —  Разве в летном училище  и в августе учатся?

— Может это и не курсанты. Может, офицеры летают, инструкторы же тоже должны практику получать.

— Может и так.

Поезд дернулся и медленно оставил позади перрон с киосками, маленьким кафе и старушек, торгующих семечками.

Пришел Куницкий:

— Как путешествие? Еще не меньше часа ехать.

— Чем у вас занимаются — обернулся Саша.

— Кто чем. Половина спит, другие, как и вы – у окон.

— Расскажешь дальше?

— Да я уже почти все рассказал, что знал от папиного друга.

— А что еще Мессинг делал на выступлениях? — нетерпеливо спросил Чумаков.

— Во-первых, сам поиск любых вещей о многом говорит. Контакт – только за руку. Человек загадывал номер страницы книги, отдавал книгу Мессингу, и через секунды тот раскрывал книгу на загаданной странице. Или, человек мысленно произносил какие-то строки стихотворения, а Мессинг это повторял. Короче, он читает мысли, вот в чем дело? Но современная наука не может это объяснить. Я уж не говорю о таких сеансах, как отвыкание от курения, введение в гипноз десятка людей…

— А, может, все-таки есть тут хитрости, — недоумевал Чумаков, а Саша спросил:

— Наверное, медики проверяли Мессинга?

— И не только медики. Его способности проверяли и чекисты. В одном маленьком интервью Мессинг раскрыл один такой случай, когда  его попросили получить в сберкассе деньги без документов. В какой кассе, он, конечно, заранее не знал. Машина поездила по московским улицам и остановилась, в послеобеденное время, у сберкассы в районе Лефортово. "Получите здесь десять тысяч рублей" — попросили его. Кассир посмотрел на старый трамвайный билет, предъявленный ему Мессингом, и выдал эту сумму.

— Хорошие способности! — восхищенно заметил Чумаков, — мне бы такие.

— Ну, если и не такие, то подобные можно постараться развивать, — ответил Куницкий.

— Я тоже слышал об этом человеке, — вспомнил сидевший рядом Мягкий, — кажется, он и у нас в городе выступал.

— Попасть бы на такой концерт, — вздохнул Саша.

— Может быть, когда и попадем! — с надеждой поддержал Чумаков.

— Такой человек всего один, его тяжело увидеть. Где он сейчас? – резонно ответил Куницкий. – Но, есть еще и гипнотизеры с психологическими опытами, увидим кого-нибудь.

— Вообще – то заманчиво, вот так, достать бумажку из кармана, а получить за это мешок денег, — Володя Чумаков мечтательно посмотрел в потолок, что-то рассматривая среди матовых пыльных плафонов.

— И водил бы, потом, нас всех в кафе, — в шутку  продолжил Мягкий.

Но Володя не обратил на это внимания, или, сделал вид, что не слышал:

— Да дело не в деньгах. Хотя бы один такой опыт научиться делать! Ведь тогда и учиться легче. Правильно, Гип?

— Легче, правильно.  Для этих опытов, в первую очередь, тренируется память.

— А ты, похоже, чем-то подобным занимаешься? — спросил Саша.

— Пока только на уровне чтения о чудесах, — Куницкий развел руками.

— Но и это хорошо. Интересным делом увлекаешься. Расскажешь нам потом о чем- то  новом?

— Если найду что-нибудь. — Он взглянул в окно по ходу поезда, потом на часы. – Подъезжаем, ребята!

 

Показались окраины большого города, и вскоре на шоссе, блеснувшем черной лентой слева от поезда, побежал уже сплошной поток автомашин, замигали огнями первые светофоры.

Потянулся длинный забор, скрывающий заводские корпуса, и Мягкий с гордостью указал на высокие дымящие трубы:

— Это тракторный завод, слыхали о ХТЗ?

— Слышали, а теперь увидели, — ответил Чумаков. Ты же, Мастер, говорил, что где-то здесь живешь?

— Помнишь? Молодец! Вот, сейчас забор кончится, дома красные видите? Там и живу. Немцы пленные после войны строили.

Вдалеке, среди высоких деревьев, стояли четырех и пятиэтажные дома из красного кирпича, а рядом высилось высокое белое здание, похожее на Дворец культуры или кинотеатр.

— У нас, в Днепре, тоже много подобных домов, — сообщил Саша, — и это правильно. Хоть часть того, что разрушили, отстроили эти пленные.

Поезд заскрипел колесами на повороте и покатил среди стареньких одноэтажных домов и небольших заводских территорий, с какими то металлоконструкциями, разнообразной техникой: исправной и поломанной, грудами ржавого металлолома, бетонными плитами, огороженных высокими заборами с проволокой и вышками с прожекторами.

Потом показались еще железнодорожные пути, и поезд стал втягиваться на станцию, медленно проходя мимо товарных составов и локомотивного депо. Из громкоговорителя в окно вагона ворвался голос диспетчера, ведущего разговор со сцепщиками вагонов. Слева наплывало серое здание вокзала. Ход поезда еще замедлился, раздался скрежет тормозов, и вагоны плавно остановились на станции Балашова…                                       

Глава 25 

После приезда в большой город обнаружилось, что за время пребывания в лагере происходит и некоторое отвыкание от асфальта – сапоги больше привыкли к грунтовым дорогам полигона.       

            И выглядели курсанты в этих запыленных сбитых сапогах и вылинявших гимнастерках, пока, совсем не по – боевому. Особенно по сравнению с теми ребятами, которых уни увидели, поднявшись по широкой лестнице на второй этаж красной трехэтажной казармы. 

            Здесь уже обосновались, как оказалось, выпускники суворовских училищ, приехавшие в течение прошедшей недели. И сейчас они, уже переодетые в новенькие хэбэ и кирзовые сапоги, перепоясанные скрипящими настоящими кожаными ремнями, с интересом наблюдали за гражданскими, прибывшими в казарму.

            Вскоре капитан Чередников и Воровский построили первый взвод, уже в полном составе, распределили всех по отделениям и показали места. Всем хватило и коек, и табуретов, и прикроватных тумбочек.

Так как Ушаков и Чумаков окончательно попали вместе в первое отделение – к ефрейтору Махоткину, то и кровати их, на втором ярусе, оказались рядом.

            — Хорошо мы попали, земляк, — Володя стал запихивать свой рюкзак в теперь тумбочку, но тут же получил замечание от младшего сержанта Воровского:

— Все чемоданы и рюкзаки сдать в каптерку!

— Пойдем? — Чумаков вопросительно взглянул на Сашу.

— Сейчас, только достану туалетные принадлежности.

В каптерке, с повадками крупного сельского  начальника, руководил рядовой, который зорко следил не только за своей территорией, но и за тем, чтобы не смеялись над его фамилией. Смешливые курсанты могли потом долго не получать своих вещей из каптерки. Миша Дерюга гордился тем, что отслужил уже год в танковом училище, и вокруг него в казарме теперь будут ходить какие то зеленые юнцы. Сержанты – не в счет: с ними он всегда договорится в своем помещении.

— Что в вещах? Продукты есть? — Дерюга пристально смотрел на курсантов, находившихся в коридоре, по другую сторону деревянной перекладины. — Нет?  Это я потому спрашиваю, чтобы мыши и тараканы у меня здесь не завелись. Да‑а‑а, до посылок вам еще далековато, молодежь! Да и до первой выдачи денег.

— А много денег дают? — спросил Аксенов.

Дерюга усмехнулся:

— Ты, что сюда зарабатывать приехал? На зубную пасту, подшивку и одеколон хватит. А  всем остальным обеспечат. Ты теперь, дружок, на полном государственном обеспечении, — он поднял указательный палец вверх. — Ладно, бери лестницу и кидай свой чемодан под потолок, до февраля он тебе не пригодится.

— А почему "до февраля"? — насторожился Кривиченко.

— Ну и молодежь! Ничего не знают. Да потому, что отпуск у вас в феврале. Так–так, что–то медленно у нас получается. Передайте своим друзьям,  что через пятнадцать минут все закрываю, быстро все сдавайте!

— Пошли, казарму рассмотрим, — Саша двинулся по длинному коридору.

Широкие доски, покрытые сначала красным красителем, а сверху тонким слоем блестящей мастики. Кроме спального помещения и каптерки, с которыми уже познакомились, в казарме имелось еще много интересного. Комната для хранения оружия с металлическими решетками; кладовые для имущества; бытовая комната с гладильными досками и уголками сапожника и парикмахера; сушилка с множеством батарей отопления; ленинская комната со столами и стульями; канцелярия для офицеров. И, конечно, туалет с умывальником.

В дальнем углу стоял телевизор, а посредине – спортивная перекладина, закрепленная растяжками и отполированная до матового блеска сотнями рук. Рядом размещался помост с гирями и самодельными гантелями.

Напротив входной двери стояла тумбочка, рядом с ней дневальный со штык – ножом. Время от времени он посматривал на настенные часы, переводил взгляд на плакат с написанными предложениями и, повернув голову в сторону спального помещения, зычно выкрикивал, очередную по времени, команду. Всем проходившим мимо или входившим в помещение, дневальный лих отдавал воинскую честь.

— Когда же нас дневальными будут ставить? — спросил Володя.

— Не раньше, чем примем присягу, Чопоров говорил.

— И когда это будет?

Саша пожал плечами, мол, не знаю.

С одной стороны окна казармы выходили на широкую асфальтированную дорогу, ведущую, в одну сторону, к плацу и, дальше, к КПП. В другую сторону – к другим казармам, столовой, огневому городку, складам и караульному помещению, окруженному высокими тополями.

С другой стороны в окна были видны сооружения полосы препятствий и длинный высокий забор, закрывающий парк боевых машин.

День постепенно подходил к концу, личное время заканчивалось,  и до вечерней поверки оставалось совсем мало времени. Надо было срочно подшить подворотничок, чем и занималось большинство курсантов без напоминаний. Во время этого, привычного уже, занятия, и познакомились с выпускниками суворовских училищ.

"Кадеты", как они себя называли, приехали в училище из разных городов, и были, как минимум, старше остальных "гражданских" ребят на год, так как заканчивали и одиннадцатый класс. К тому же уже имели и начальное военное образование, позволявшее, как казалось некоторым из них, свысока смотреть на мальчишек, появившимся здесь из пыли полигонов.

К этому вечеру они переоделись в новую форму и, просверлив дырки на гимнастерках, закрепили на груди новые блестящие значки с изображением Суворова.

В первый  взвод определили девять суворовцев.

Женя Гордиенко, черноволосый и круглолицый добродушный крепыш, и Володя Рахманов, светловолосый и слегка  конопатый, закончили Киевское СВУ.  Лева Вилисов,  небольшого роста, и Гриша Усатый, неуклюжий с виду, – Минское суворовское. Кеша Гайкалов,  худощавый и улыбчивый, – из Калининского училища.

Но из Орджоникидзе прибыло больше всех – четыре человека: Сережа Тимохин, толстячок с большими залысинами на лбу; Боря Шевцов, высокий и крепкий; Кирилл Галич, неунывающий любитель гитары и Валера Закаталов, с вьющимся волосом и внимательными глазами.    

В неспешно ведущемся разговоре "гражданские" и "кадеты" нащупывали правильную линию поведения, общие интересы, медленно сооружая невидимую нить, которой суждено превратиться в дружбу и сцементировать в будущем взвод в настоящий коллектив. Все понимали, что надо оставить амбиции где–то далеко, но не все "кадеты" хотели это принимать.

— Ну что, пацаны? — Закаталов взглянул на курсантов, подшивающих воротнички. — Довольны, что в военное училище поступили?

— Конечно, — просто ответил Кривиченко, — все–таки во второй раз поступал.

— Вот как! — усмехнулся Закаталов, но Володя не заметил усмешки, а продолжил:

— Да, нелегко. Вот и Коля Исаченко тоже со второго раза.

— А мы сюда приехали без экзаменов, вот так, ребята! — похвастал Галич. — Потому что мы "кадеты", у нас есть начальная военная подготовка. Вон, у "Шефа", — он показал кивком головы, — даже есть корочки военного переводчика. Правильно, "Шеф"?

— Правильно, Кирюха. — Шевцов солидно кивнул головой.

— А у тебя какие корочки? — поинтересовался Саша.

— У меня таких нет, — признался Галич, — "англичанка" меня недолюбливала. Один раз подразнил ее. Зато машину научился водить.

— Хорошее дело, я трактор вожу, — сообщил Исаченко.

— Трактор — тоже неплохо, — неопределенно сказал Закаталов. — Вот вы, ребята, пришли сюда со школы, а мы, сами понимаете, уже три года военную форму носим, и уже многое знаем.

— Суворовское – это еще не армия, — заметил Саша, — а подготовка к военному училищу. У вас, конечно, есть азы военного образования, и будет легче поначалу учиться. Думаю, будете и нам помогать сразу войти в колею. Подскажете, покажете.  А, ребята?

У Закаталова вытянулось лицо, и он удивленно посмотрел на своих друзей. Потом потер ладонью подбородок:

— Так вы понимаете, что вы по сравнению с нами – салаги?

— Такие же,  как и вы, — ответил Мягкий. — У меня за плечами – техникум, но я же ничего не говорю. Если вы такие умные, то вам и не надо в военном училище учиться!

— И мы через пару месяцев будем знать то же, что и вы, — добавил Чумаков.

— А, для того, чтобы нас догнать, вам надо и сильнее напрягаться, — сделал неожиданный вывод Закаталов.

— Это как? — не понял Кривиченко.

— Очень просто. Почаще в наряды ходить. А в нарядах побольше работать. А на полевых выходах требуется: самое тяжелое – на себя брать. Казарму  хорошо убирать. У Тимохи – радикулит, ему помогать надо. У меня – суставы от тряпки ломит. "Шеф" запаха мастики не  переносит. А Кирюха, как организует ансамбль, так мы его на субботней уборке казармы вообще не увидим. Так вот: чем больше вы будете пахать, тем быстрее и войдете в военную колею. Это и будет наша помощь, — он ухмыльнулся. Понятно, юноши?

— Здесь есть, кому командовать и своих командиров мы знаем, —  твердо ответил Саша.

— Это что, маленькое рабство? — улыбнулся Исаченко и постучал мощным кулаком по колену. — Такая помощь нам не нужна, а выполнять мы будем только приказы своих сержантов.

Ренковой глубоко вздохнул и пошевелил широкими плечами:

— Что–то не то ты сказал, парень. Я здесь – у себя дома, среди друзей. А ты, с таким поведением, вечно будешь в гостях, если не изменишься.

— Какими же мы станем командирами взводов, если поддадимся твоим барским  замашкам? — спросил Чумаков.

— Да так должно быть! — повысил голос Закаталов. — Вы должны больше работать, мы все–таки "кадеты", уже три года казармы драим… — его голос внезапно стих, и он перевел взгляд на потолок.

В проходе между кроватями стоял Воровский, а из–за его спины выглядывали Махоткин и Чопоров.

— Кадеты, — повторил Воровский. — Какие вы "кадеты", Закаталов? Традиция, говорите. Кто–то, не подумав или специально, брякнул, а вы раздуваете! Вы, что же? Из дворян или из феодалов? Белая кость? Или военную гимназию окончили до семнадцатого года? Вы – выпускник советского суворовского училища. И, сейчас,  как и все, курсант военного училища. Никаких привилегий у вас, кроме поступления в училище без экзаменов, нет. А, если попытаетесь еще раз корректировать устав, поговорим по–другому. Ясно? Не слышу. Громче отвечайте! Можете девочкам–мороженицам о своих подвигах рассказывать, а здесь нечего лапшу вешать, один коллектив…

Воровский пошел дальше, а Махоткин задержался:

— Ты у меня, Закаталов, в отделении. Вместо меня командовать не надо, иначе я тебя так "закатаю" по нарядам, что фамилию свою слышать не захочешь. Наверное, ты в суворовском на чужом горбу катался?

Закаталов возмущенно мотнул головой, но промолчал.

— Для начала, на завтра назначаешься уборщиком. Кого с собой в пару берешь? Чего молчишь? Вторым будет Галич. Отделению приготовиться к построению на вечернюю прогулку.

— Ладно, Валера, — успокаивает Галич, — зато мы завтра на физзарядку  не пойдем. Все равно, когда-то наша очередь наступит.

— Наступит, — хмуро бросил Закаталов и, почесывая затылок, побрел из спального помещения.          

 

Яркое солнце заглянуло в окна казармы, и тишину спугнула команда "Подъем", многократно продублированная старшиной роты, замкомвзводами и командирами отделений.

День покатился по заведенному распорядку и, пройдя спортивный городок и умывальник, курсанты вошли в огромное здание столовой.

Махоткин быстро заглянул в свой список и стал называть фамилии, указывая карандашом на столы. За одним из столов оказались вместе Ушаков, Чумаков, Колесников и Кривиченко.                                                            

— Хорошо сидим, — Чумаков взял матерчатую салфетку и осмотрелся, — и окно раздачи рядом.

— Давайте я буду накладывать, — предложил Саша и взялся за черпак, — с утра – гречка с тушенкой.  А завтра будет рулить Володя, по часовой стрелке. Согласны?

На "разводящего" были возложены и другие задачи: о6еспечение всем недостающим на столе – через официантку, женщину лет сорока, деление куска масла на четыре части и уборка посуды. Свою тарелку он наполнял в последнюю очередь. А, если кого–то не было за столом в выходные – увольнение, то "разводящий" заботливо приносил и укладывал в тумбочку хлеб, масло и сахар. 

После завтрака  третий курсантский батальон впервые построился на плацу в полном составе и все, прибывшие накануне, наконец, увидели своих сокурсников. В строю стояли три роты – двенадцать взводов. Всего около трехсот пятидесяти курсантов.

Седьмая рота почти полностью состояла из тех, кто поступил из армии. Восьмая наполовину состояла из выпускников суворовских училищ. В девятой тоже было много суворовцев, но гражданской молодежи больше. Эта курсантская  рота, прибывшая в стены училища последней, отличалась от других рот. И своим рабочим обмундированием, и любопытными сверкающими взглядами, и строевой необученностью.

Но командир батальона подполковник Коренев, за плечами которого уже был один курсантский выпуск, знал, какие разительные перемены произойдут с этими ребятами всего через два месяца. Пока они ничего не знают, даже тех учебных планов, что хранятся в учебном отделе. И того объема знаний, что им предстоит освоить. Не знают и количества предметов, которые будут изучать. А ведь уже в сентябре и октябре они будут водить боевые машины, стрелять из танка. Коренев вспомнил, что в войну у него самого на азы танковой науки ушло две недели. Но тогда была простая в изучении машина Т-34. А сейчас – другое дело.

И уже в ноябре его курсанты четким строем пройдут на параде, гулко печатая шаг в брусчатку площади имени Дзержинского.

А пока эти молодые ребята жадно ловят каждое его предложение, потому что сейчас он ближе к ним, чем родители. Он – комбат, их защита и опора. И еще – представитель  власти, каждое слово которого не может быть пустым звуком. Говорить об учебных планах еще рано.

 Сначала, до военной присяги, надо пройти курс молодого бойца. Будут марш-броски – настоящие испытания выносливости, затем – изучение азов военной науки и техники. И все это надо курсантам выдержать. Потому что, именно, прошедшие такие испытания, допускаются к выполнению стрельбы из автомата и к принятию военной присяги. А сегодня курсанты будут совершенствовать учебно-материальную базу на территории училища.

Именно об этом и говорит откровенно комбат Коренев своему батальону. Четкими суровыми фразами правды и короткими командами.

В строю раздаются сдержанные вздохи – еще неделю до настоящей учебы. Но что делать? И материальная база нужна – это они уже поняли.

Последнее предложение речи комбата относится к командирам рот:

— Роты в вашем распоряжении.

Капитан Закопко дает роте десять минут свободного времени и курсанты отходят с плаца к ближайшей курилке. Все лавки вокруг большой ямы с вкопанным в нее ободом от грузовика,  сразу оказываются занятыми.

Саша поправляет пилотку, подтягивает ремень, и, стоя на одной ноге, перематывает портянки. Внезапно Чумаков резко хлопает его по плечу и Саша чуть ли не падает на газон.

— Смотри!

— Что ты увидал?

— Да, не туда, на аллею смотри! Колесникова видишь?

— Вижу.

— Так он с командиром батальона беседует. Интересно, зачем его комбат вызвал?

 — Мало ли что! Придет – узнаешь.                    

Володя неотрывно смотрит на аллею, где происходил короткий разговор под высоким тополем. Колесников отдает  честь, поворачивается  кругом и подходит к курилке.

— Виталик! — Чумаков не может  сдержать любопытства. — Чего комбат вызывал?

— Он меня не вызывал?

— Как не вызывал? А с кем же ты, вон  под тем тополем стоял?

— Вот ты о чем! Я говорю в том смысле  «не вызывал», что я сам к Вадиму Антоновичу подошел.

— Ты и имя отчество комбата знаешь! — удивляется Володя.

Саша уже начинает догадываться, в чем тут дело, но молчит и ждет, что же ответит на это Колесников. Подтвердится ли его догадка?

И Виталик отвечает:

— Так это мой дядя, чего же  мне не знать!

—  Чего же ты молчал? — Чумаков продолжает вопросы, но, вполне, безобидно. Оказывается, — он улыбается, — среди нас есть «Племяш»!

— Потому и не говорил, что ты сразу так меня назовешь.

— Ладно, не обижайся. Значит, ты не просто аж из Сибири приехал.

Дядя же помог поступить, если честно?

— А ты бы отказался от такой помощи? — вопросом отвечает Виталик.

Исаченко, тоже услышавший о таком родстве, отвечает за  Колесникова:   

— Кто же от такой возможности отказывается? Разве я поступал бы два раза с таким дядей!

— Я ничего против и не имею, — объясняет Володя. Грамотного человека – немного подтолкни, а дальше он сам пойдет. Никто и не говорит, что надо искусственно создавать трудности.

— Вообще, ребята, сначала посмотрите, как я буду учиться, а потом будете говорить: по блату прошел или заслуженно. Договорились?

— Перестань, Виталик, — говорит Саша. — Что ты это так воспринимаешь. Просто, у Володи нет такого военного дяди, вот он и завидует.

— Я, ведь, действительно, давно танковое выбрал. У меня дома с детства они макеты танков кругом, правда. Полюбил эту профессию еще, когда дядя  Вадим в Забайкалье служил. А, о том, что он потом здесь будет, никто и не знал.

— Дядей таким гордиться надо. И не оправдывайся, Виталик, — поддержал Мягкий.

Десять минут закончились, и рота снова вышла на плац. Дальше прошел обычный развод, на обычные работы в пределах территории училища.

Первое отделение в полном составе попало на мишенное поле огневого городка. Сам бокс был закрыт, работы целый день проходили среди маленьких, будто игрушечных, мишеней, и среди миниатюрных железных дорог. На поле виднелись ориентиры – маленькие домики, мельницы, заводские трубы.

С трех сторон поле было закрыто высокими насыпями, самая высокая из которых, укрепленная толстыми бревнами, находилась впереди, в двухстах метрах от длинного бокса с шестью воротами.

В поле копали дополнительную траншею под запасной кабель –  знакомая работа. Ремонтировали железную дорогу и укрепляли досками боковые насыпи.

Оказалось, что работы здесь хватит на целый день. Бревна и доски передней насыпи, темные от времени, ветров и дождей, по всему видать, повидали многое.

Их дерева торчали сплющенные пули от пистолета Макарова, блестевшие желтизной металла и маленькие свинцовые малокалиберные пульки.

По ним уже невозможно было сказать: прошли ли они когда-то сквозь мишень или эти маленькие кусочки-убийцы пролетели мимо. И теперь, эти безобидные потускневшие бесформенные вкрапления поселились, словно червячки, в дерево.  На это поле, конечно, не было осколков, но следы от многочисленных пуль говорили о богатой и длинной биографии этого тира.

После обеда Махоткин послал четверых курсантов  в столярную мастерскую, недалеко от места работы:

— Пойдете в мастерскую, перенесете сюда мишени, которые старшина там отобрал. А вторым рейсом принесете пару досок. Старший группы – курсант Гордиенко. Женя подтянулся и четко ответил: « Есть, товарищ ефрейтор!».

Искать мастерскую долго не пришлось. Как только курсанты поднялись по боковой насыпи, и вышли на асфальтовую дорожку, идущую вдоль забора парка, из-за поворота  раздались звуки работающей циркулярной пилы.

Во дворе лежали большие бревна и два штабеля досок. У двух сараев, под навесами, лежали готовые мишени, рейки, планки и прочие готовые изделия. Два деревянных ящика, наполненные опилками, стружками, обломками дерева, источали запах свежей древесины и сосновой смолы

— Давайте, забирайте вот эти, — худощавый плотник, лет пятидесяти, в серой кепке, с карандашом за одним ухом и с папиросой,– за другим, показал рукой в угол двора. — И еще вот отсюда отберете немного. — Он подошел к другому навесу. — А как все подготовите, поможете мне подтащить доски к пиле. Лады?

— Конечно, поможем, — Гордиенко осмотрелся. — Я с Колесниковым буду готовить мишени, а ты, Саша, займись с Чумаковым досками.

Работа закипела, двор наполнился грохотом досок и фанеры. Погода стояла чудесная, до обеда оставалось совсем недалеко, да и настроение у всех было приподнятое. До определенного момента.

Саша брался за один конец доски, Володя за другой и половина штабеля быстро перемещалась к пилораме. Звон пилы становился то тише, то громче,  до высокого воя – при распиле очередной доски. Упершись спиной в стену деревянного сарая, Чумаков вытаскивал очередную зажатую доску, и в это время дверь со скрипом отворилась.

— Ох, и ничего себе! — Володя бросил доску и отшатнулся от двери.

— Ты чего там?

— Иди, сам посмотри. Вот это да!

Саша заглянул в сарай. Там, в полутьме, среди опилок и разной металлической рухляди, в самом дальнем углу белел чистыми струганными досками гроб. Крышка, прислоненная к стене, стояла рядом.

— Ну, что вы там затормозились? — послышался недовольный голос плотника. Он шел к сараю.

— А, вот вы чего! Что, гроба никогда не видели?

— А зачем он здесь? Наверное, по заказу делаете? — спросил Володя.

— Ладно, пошли на перекур, ребята. — Он махнул рукой Гордиенко и, доставая из-за уха сигарету, пошел в курилку под высоким деревом. — Не по заказу, а на всякий случай. Давно уже здесь стоит. И пусть бы всегда без дела стоял.

— А что это, для курсантов? — Володя недоверчиво взглянул на плотника, но тот был абсолютно спокоен.

— Для кого же еще!

— И бывают такие случаи?

— Все бывает, ребята. Вы здесь уже не в войну будете играть. А с серьезной техникой станете общаться. Внимательными надо быть, иначе так укусит…. Ой-ей-ей. И понять ничего не успеете. В прошлом году, летом, на стрельбе, был такой случай. Наводчик крикнул командиру «Пушка не стреляет!». А сам нажимал не туда или не включил что-то. Командир сразу проверил блокировки: все в порядке. А потом, ничего лучше не придумал, как снял ограждение  и полез к пушке. В это время наводчик разобрался, наконец, и – выстрел. Командира откатом ударило в голову. Все думали, что конец ему. Но медики спасли. Только…хорошо ли такое спасение? Полный инвалид и постоянно в госпитале.

— А смертельные случаи были?

— Был, — вздохнул плотник. — В прошлом ноябре выезжала рота в лагерь. Холодно, ветер, дождь. Вечером – поездом до Коробочкино, дальше, как полагается, пешком. Но трое ребят решили схитрить. На станции, при проверке людей, в темноте вместо них другие крикнули «Я» и рота пошла по ночным полям. А эти проехали до следующей станции.

— Так это же еще дальше! — заметил Колесников, — зачем?

— Та станция находится рядом с шоссе. И они надеялись на попутке доехать ближе к лагерю. Пошли от станции по темной дороге, погода, я сказал – какая. Шли по ходу движения, когда вдруг, сзади их стал освещать свет фар. Один из курсантов развернулся, и, пытаясь остановить машину, незаметно для себя стал выходить на центр шоссе. В это время из-за поворота на большой скорости вылетел грузовик и ударил его. Картина жуткая. Ночью в лагерь приехал начальник училища, сразу доложили Командующему. Короче, сняли к черту и взводного, и ротного. А человека не вернешь.

— Тяжелый случай, — призадумался Гордиенко.

— Да. Вы, ребятки, должны беречь каждый свой палец. К тому же, ваша жизнь теперь не только вам принадлежит. На каждом занятии вы это услышите. Профессия повышенного риска, понимать надо. Но, думаю, что с вами это не произойдет. 

— Хотелось бы надеяться.

— Верьте в себя. Бояться не надо, но и лезть просто так куда попало не стоит. Вы же грамотные ребята!

После ужина Колесников принес гитару, которую на время взял в батальоне обеспечения. Минут десять он тренькал по струнам и крутил винты, настраивая инструмент, а затем тихонько запел первую песню:

Шагает солнце по бульвару, сегодня солнце влюблено

И на ходу влюбленным парам улыбается оно…

Вокруг сразу собралось половина взвода.

— Вот какой у тебя талант! — сказал Саша, — А подпевать тебе можно или ты сам любишь петь?

— Пой, конечно, если слова знаешь. Голос у тебя есть,— Виталик тронул струны. — Что споем?

— Давай что-нибудь из Высоцкого.

— Сейчас, припомню. Вот такая, шуточная:

   Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью

    Чем-то щелкал, в чем был спрятан инфракрасный объектив

    А потом при белом свете представляя все в черном цвете

    Все, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…

Следующей была песня о моряках из кинофильма «Путь к причалу».

Еще несколько курсантов подхватили слова песни:

…Море встает за волной волна, а за стеной стена

    Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг

    Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…

Время пролетало быстро. Вспомнили песни из «Кавказской пленницы», из «Гусарской баллады» и «Операции «Ы». Не забыли «Трех танкистов» и фронтовые песни, многократно слышанные от отцов.

— Рота, приготовиться к построению на вечернюю прогулку! — громко подал команду дневальный.

Петь продолжали уже в строю, без гитары – ротную строевую песню.

Следующий день стал хозяйственным и полностью был посвящен казарме и закрепленной за ротой территории. Состоялось знакомство курсантов не только с лопатой, метлой, носилками и кистью для побелки бордюров.

Приведение помещений в порядок оказалось длинным технологическим процессом, особенно спального помещения.

Для начала все кровати и тумбочки убираются в один из углов. Полы моются водой с мылом и вытираются насухо. Дальше – работа со стеклом, полы выскабливаются до белизны. В ведре разводится красный краситель и им покрывается сверкающая белизна полов. После короткого высыхания краски наступает очередь мастики. Тонким слоем мастика покрывает всю поверхность. И снова все сохнет, наступает с маленький перерыв. Но после этого отдыха курсантам надо раздеваться до пояса – будет жарко. Из шкафа для хозяйственного инвентаря извлекается черная металлическая плита со щетками внизу и длинной ручкой. Вот этой плите и предстоит с грохотом лететь вперед, полируя пол, затем назад – между ног курсанта. И снова, бесчисленное количество раз, вперед-назад.  «Чугунок»  сразу полирует три метра пола.

Здесь уже не до разговоров. Курсанты сменяют друг друга, пот льется со лба и со спины. Вдох, выдох, вперед и назад. Отличная физическая зарядка, но с непривычки болят все мышцы. Пол полируется, пока Воровский не скажет «Нормально, пойдет. Десять минут – перерыв, и выставляем мебель».

После такой уборки, курсанты, заходя в казарму после ужина, подолгу тщательно вытирают сапоги, и аккуратно, стараясь не оставлять безобразных черных полос, ходят по сверкающему чистому полу.

Каждое утро приносило что-то новое.  И это утро принесло известие, которого все давно ждали.

— После завтрака идем на вещевой склад, переодеваемся, — Воровский посмотрел за реакцией взвода и добавил, — потом целый день готовим форму, завтра – строевой смотр.

Небольшая лужайка  у склада и несколько скамеек заполнились радостным гомоном курсантов, упаковывающих свои тюки с формой, меряющих и меняющих разные предметы…

— Ну, вот и получаем форму, — Чумаков радостно воспринял это мероприятие, и, толпясь в очереди, делился своими ближайшими планами. — Эту надо подогнать точно по размеру, она надолго. Теперь меня старшина не уговорит взять такие сапоги, чтобы болтались на ноге. В них долго не проучишься!

— Правильно, Володя, надо точно подобрать,  — согласился Саша. — Но, надо сначала с ребятами перемерить, поменяться, на склад второй раз долго не попадем. Очередь большая.

— Верно, — согласился Володя. — Как только пойдет другой взвод, не пробьешься. Смотри, четвертый взвод подошел.

— Вижу, подходим потихоньку.

В складе, кроме старшины, трудились еще три солдата. Они сноровисто ходили между стеллажами с номерами размеров, чутко прислушиваясь к командам начальника склада. Тот быстро осматривал очередного курсанта, спрашивал размеры головы и обуви, на секунду задумывался и громко произносил:

— Хэбэ – сорок восьмый, пилотка – пядэсят шестой, шапка — тэж, шинель давай сюда — третьего росту. Давай быстрее, хлопци, уже обед скоро…

Один из солдат, словно акробат под куполом цирка, работал на самом верхнем стеллаже, сбрасывая оттуда тяжелые тюки с шинелями.

Вещей оказалось неожиданно много. На теплом солнце еще не думалось о зиме, а со склада уже выдавалась полная зимняя экипировка. И, отойдя от склада, прямо на траве, происходила примерка почти всего полученного. А потом на расстеленные плащ-накидки укладывались шинели, две пары сапог: яловые и хромовые, две пары повседневного обмундирования: хлопчатобумажное и полушерстяное, парадная форма, новый кожаный ремень с блестящей бляхой и много другой всячины, включая и полевую сумку для повседневных занятий.

— Укладываетесь? — Куницкий с интересом рассматривал кучи вещей, вынесенных со склада. — И на какой же срок это выдают?

— Пока не знаем, — ответил Саша. — Но, парадная форма,  это точно – на всю учебу.

— Ну, ладно, встретимся в бытовке, — Куницкий посмотрел в сторону склада.

— Конечно, встретимся, — ответил Чумаков. — Я тут прикинул, одних только погон – четыре пары пришивать надо. Как раз до отбоя.

— Поэтому нам и дали день на переодевание, пойду – взвод строится.

Когда первый взвод  с тяжелыми тюками вошел в спальное помещение, Саша обратил внимание на маленькие прямоугольники, белевшие на его кровати и на некоторых других. Радостное предчувствие не обмануло его: на одеяле лежало первое письмо из дома. Вообще, письма получили многие, поэтому Воровский первые минут пятнадцать ничего не говорил, наблюдая за тем, как курсанты нетерпеливо распечатывают полученные конверты.

Вот с этого дня  повелось и сразу вошло в привычку – заходя в казарму после обеда, сначала проходить к своим койкам, а потом уже в другие,  самые разные, помещения казармы. Это всегда была постоянная надежда, которая согревала и  давала силы.

Саша прочитал сразу два письма, вложенные в один конверт: от мамы и от отца. Писали, что очень рады за сына и всегда верили в него, хотя, конечно, и тревожились. Витя, вдохновленный этим событием, заявил родителям, что тоже пойдет в военное училище, но только – в военно-морское. Летом он совершил двухнедельный поход на корабле в Херсон, с многочисленными вахтами, работами на палубе и на берегу. Эта жизнь между небом и водой, со всей ее  неустроенностью и напряженным ритмом, все-таки понравилась Вите, именно своей невыдуманной строгостью и возможностью приобретения мужского характера. Поэтому-то и решение, дремавшее доселе в глубине души, стало приобретать законченные очертания.

— Саша, мне пишут, что не ожидали от меня такого! — искренне удивлялся Чумаков.

— Да родители просто рады за тебя, — успокоил Саша. — Теперь, ведь, надо на эти письма отвечать.

— Правильно, надо. Только, когда?

— Вот форму подготовим, и на почту пойдем – за конвертами.

— Хорошая идея. Только, длинное это дело – на целый день.

— До обеда что-то сделаем,  в послеобеденные полчаса зайдем на почту, а вечером напишем. Как думаешь?

— Пожалуй, можем и успеть, — согласился Володя.

В каптерке вовсю трудился Дерюга, наклеивая таблички с фамилиями над отдельными ячейками. На столе лежали списки курсантов, по взводам и отделениям, с которыми рядовой постоянно сверялся и, наморщив лоб, отыскивал очередной листок, намазывал его клеем, плотно прижимая к отведенному месту.

В бытовой комнате и рядом с ней – в коридоре собралась большая часть курсантов – здесь хранились основные орудия производства: ножницы, катушки ниток, утюги и ящики с фурнитурой.

То и дело раздавался чей-то голос, занимающий очередь:

— Кто последний за этим утюгом?

— За мной Колесников забивал.

— Виталик, за тобой никто не занимал?

— Пока нет.

— Забил за тобой утюг.

— Хорошо.

Подошел Махоткин, посмотрел на курсантские труды своего отделения:

— Без меня в каптерку ничего не сдавать, сначала сам посмотрю. И еще: Шинели подрезать будем вместе. Одеваете, подходите, меряю, делаю метку. Кто не слышал – передайте. А, если сами подрежете, да еще до пояса, – будете этот кусок снова подшивать. Усвоили?

Выйдя после обеда на улицу, Саша обратился к Махоткину с просьбой пойти на почту в личное время. Тот выделил для почты не больше пятнадцати минут и Саша с Володей первый раз вошли в отделение связи № 97, располагавшееся рядом со столовой в одноэтажном кирпичном здании.

Женщина средних лет в очках со строгим лицом, стоя у стола, раскладывала кипы газет и журналов. А за барьером сидела молодая голубоглазая девушка с короткими пшеничными волосами и  в светлой блузке. Она взглянула на двух курсантов и снова склонилась над журналом с записями.

В помещении больше никого не было, и Саша, подавив минутную робость, спросил:

— Вы здесь постоянно работаете? Как вас зовут?

Девушка подняла глаза и улыбнулась:

— Вера. А работаю я здесь совсем недавно, две недели. Надеюсь, что постоянно, — она оглянулась на женщину.

— Мы здесь тоже недавно.

— Так вы с первого курса, — догадалась Вера.

— Да. Меня зовут Саша. А это мой друг.

— Володя, — представился Чумаков.

— Хорошо, буду знать.

— Дайте нам, пожалуйста, Вера, десять конвертов.

— Держите.

Можно было уходить, но еще было несколько минут и, осмотревшись, Саша обнаружил большой ящик с ячейками. Над каждой ячейкой был закреплен белый прямоугольник с буквой.

— Так это сюда раскладываются наши письма, — заметил Саша.

— Да. И не только. Каждый день приходит много газет. «Ленинское знамя» – газету округа, уже, наверное, видели?

— Видели. А вот и наша ячейка, — Саша показал на букву «Г».

— Значит вы из девятой роты?

— Точно. Что, уже запомнили все индексы?

— Конечно, это наша работа.

— Вера, мы сюда будем приходить иногда, если можно.

— Конечно, заходите, — Вера посмотрела на настенные часы. — Мы работаем до шести.

Строевой смотр следующего дня проходил в батальоне целых три часа, с двумя небольшими перерывами. Как выразился накануне Воровский, «Смотр – от кончиков волос на голове до кончиков ногтей на ногах». Вторая половина дня ушла на устранение недостатков, и перед ужином в ротах прошел еще один строевой смотр, который завершился троекратным исполнением строевой песни, прогремевшей под высокими тополями.

В эти последние дни лета на просторах трех советских республик – Украины, Белоруссии и России, в пределах Киевского, Прикарпатского, Белорусского и Московского округов – происходило массовое перемещение войск и техники. Шла плановая боевая учеба с проведением батальонных, полковых, дивизионных тактических учений и из этих отрезков выполняемых боевых задач складывалась большая картина предстоящих величайших маневров.

Руководитель учений Маршал Гречко каждый дней принимал доклад из Генерального штаба о ходе подготовки, снова и снова всматривался в план проведения учений, стараясь найти невидимые подводные камни. Ежедневно, на самых разных уровнях, согласовывались сотни вопросов. Постоянно, круглыми сутками, шли расчеты, выполнявшиеся лучшими военными учеными. Никакая случайность не имела права ворваться в стратегические замыслы маневров.

Планомерно проводилось в жизнь формула Суворова «Каждый солдат должен знать свой маневр». Тысячи солдат с флажками в руках проходили десятки километров  по своим направлениям, запоминая, как ориентиры, малейшие бугорки, рощицы, линии электропередач. Затем они повторяли выполнение своих задач уже на технике, но без стрельбы. Наступал день и окрестности полигонов вздрагивали не только от мощного гула моторов, но и от грохота сотен выстрелов. Птицы улетали и долго не залетали в эти края, пропахшие гарью подожженных болот и горелой земли.

На вододромах танки ходили под водой, а, когда они покидали водоем, в воду стремительно влетали бронетранспортеры, вызывая сильное волнение и фонтаны брызг.

На реках Днепр и Припять готовились переправы под водой – новое гениальное изобретение военных инженеров «Желоб». Шли тренировки понтонно-мостовых подразделений. Проверялись на грузоподъемность и надежность сотни больших и маленьких мостов.

На Крымском бомбодроме тренировались летчики, и сполохи от разрывов тяжелых бомб достигали Арабатской стрелки.

В Севастополе морская пехота отрабатывала захват плацдармов и готовилась к отъезду в район Киева. Во Владивостоке сформировался первый батальон морской пехоты Тихоокеанского флота и решался вопрос: а не отправить ли и этот батальон для тренировки к Днепру.

По железным дорогам перемещались тысячи тонн различных грузов и просто пустых железнодорожных платформ.

В один из августовских вечеров сотрудник американского посольства Элмер Дэвис занял свое место в купе пассажирского поезда и выехал по делам в Харьков. Кроме своей штатной должности в посольстве, Дэвис являлся руководителем филиала БВИ – Бюро военной информации, созданного США в 1942 году для ведения разведки. Формально, поводом для поездки американца, была встреча с несколькими студентами-соотечественниками.

В действительности, американцы заметили подозрительное  перемещение советских войск в Белоруссии и хотели понять, что это может для них обозначать. Соответствующая информация была доведена до группировки американских войск в Европе, насчитывающей триста тысяч человек. А американскому дипломату была поставлена категорическая задача – выяснить, что можно ожидать от перемещений советских войск.

Дэвису было не до сна. Ему было за пятьдесят, и богатый опыт подсказывал простой вывод: русские просто так никогда и ничего не делают. Неплохое знание русской истории напомнило, что еще Наполеон с огорчением жаловался – русские воюют не по правилам.

В памяти возникли картины августа 1945 года, отчего стало тревожно на душе. В то далекое лето для проведения завершающей операции против Японии советские войска перебрасывались из Европы на Дальний Восток. С веселыми песнями и плясками под гармошку, с рассказами на станциях о скорых встречах с домом, солдаты ехали на войну. Воинские эшелоны воспринимались, как массовая демобилизация. Замаскированная техника перевозилась под видом трофеев. Через короткое время, среди болот и сопок,  внезапно дополнительно появились целых  четыре армии, которые ударили по японцам с такой мощью, что через полмесяца Квантунская армия была полностью разгромлена.

Элмер Дэвис всю ночь всматривался в темень за окном в купе или выходил для наблюдения в коридор.  На станциях  Орел  и Курск  стояли несколько железнодорожных  составов,  состоявших из цистерн с бензином и дизельным топливом, пропускавшими скорый поезд. Других товарняков не было.  «Куда сразу столько топлива? Или это просто совпадение?», — подумал дипломат.

Когда поезд пролетал между Курском и Белгородом, в окно из темноты стали влетать вспышки электросварки. «Рано начинают работать, опять нечто эпохальное», — усмехнулся Дэвис. Но сварка сверкала не в одном месте. Работало, по крайней мере, десять сварочных агрегатов. «Странно, что за ночные новостройки?»

Приехав в Харьков, Дэвис пытался понять, что же он видел. Но, ни в одной из советских газет ничего не говорилось о большой стройке в районе Белгорода. Стало уже не смешно, дипломата бросило в пот. Он обязан разгадать загадку, иначе не миновать неприятностей!

Дэвис выждал солнечный день и полетел на Москву самолетом. Но вспышки электросварки, увиденные им и с высоты, ничего не подсказали и не приблизили к разгадке.

В то время, когда американский разведчик пытался найти ответ на свой вопрос,  от стратегических хранилищ с топливом, находившимися  в Курской области, строился шестисоткилометровый трубопровод для заправки массы техники в районе будущих учений. Трубопроводы крепились и соединялись разными способами: резьбовыми блоками и специальными замками. Трубомонтажные машины трудились круглосуточно – у трубопроводных частей учения начались раньше. Во вспышках электрических дуг возводились дополнительные насосные станции. А для заправки высвобождавшихся резервуаров подвозилось свежее топливо с нефтеперерабатывающих заводов Поволжья и Тюмени…